Кто-то приник к мокрой наружной поверхности кухонного окна. Оттуда неслись вздохи, плач и стуки, но что там было, Тимоти не видел. Ему представилось, что это он сам заглядывает в окно. Его мочит дождем, хлещет ветром, хочется внутрь, в приветливую тьму, усеянную огоньками свечей. Вытянутые фигуры танцоров проносились в вальсе, скользили и кружили под чужестранную музыку. На бутылках играли отсветы, с винных бочонков падали комочки земли, на пол свалился паук и молча заторопился прочь.
Тимоти вздрогнул. Он перенесся обратно в дом. Его окликала мать: сбегай туда, сбегай сюда, подсоби, подай, живо в кухню, принеси то, принеси сё, гляди под ноги, не споткнись, взад-вперед… давай-давай… вокруг шло веселье, но Тимоти в нем не участвовал. Поблизости теснились десятками черные тени-великаны, толкали его локтями, и никто им не интересовался.
Наконец Тимоти повернулся и ускользнул по лестнице наверх.
Он остановился у постели Сеси. На ее узком и белом, абсолютно спокойном лице не дрожал ни единый мускул. Грудь не вздымалась. Однако кожа была теплой на ощупь.
— Сеси, — тихонько позвал Тимоти.
Сеси молчала и, только когда Тимоти позвал в третий раз, слегка раздвинула губы.
— Да. — Голос ее звучал устало, счастливо, мечтательно и как будто с большого расстояния.
— Это Тимоти.
— Знаю, — откликнулась она после долгой паузы.
— Где ты сегодня, Сеси?
На повторный вопрос последовал ответ:
— Далеко на западе. В Калифорнии. В долине Империал, у озера Солтон, близ грязевых котлов. Пар, тишина. Я — фермерская жена, сижу на веранде. Солнце медленно закатывается.
— И как там, Сеси?
— Слышно, как бормочут котлы, — неспешным шепотом, как в церкви, отозвалась Сеси. — Раз, и вынырнут со дна лысые головки маленьких человечков — это пузырьки пара, облитые грязью. Раздуются, как воздушный шар, лопнут и опадут. С эдаким причмоком. А изнутри вырвется струйка пара. Пахнет серой, гарью и стариной. Тут варится динозавр, уже десять миллионов лет.
— Но теперь он готов, да, Сеси?
Расслабленные в мирном сне губы Сеси вытягиваются.
— Да-да. Сварился. — Рот шевелится, медленно выдавливая слова. В остальном Сеси неподвижна. Только дергаются губы, когда она отвечает. — Представляешь себе, Тимоти, крышу экипажа «сарри»? Вот так на эти мелкие воды, окруженные горами, ложится ночь. Солнце отступает, расстилая за собой темный покров. Я сижу в голове этой женщины и смотрю через маленькие дырочки у нее в черепе. Я не знаю даже ее имени, я слушаю тишину. Волны не набегают на берег, озеро так недвижно, что становится страшно. Я безмятежно вдыхаю его соленый запах. В небе, где зажглись первые звезды, пролетает несколько бомбардировщиков и истребителей. Они похожи на птеродактилей с громадными крыльями. Поодаль, в трясине, виден железный хребет парового экскаватора — бронтозавр, застывшая картина из металла, наблюдает снизу полет алюминиевых рептилий. И я слежу за этими доисторическими сценами, ощущаю запах доисторической кухни. До чего же тут тихо, до чего спокойно…
— Надолго ты в ней останешься, Сеси?
— Пока не надоест слушать, смотреть, чувствовать. Пока не изменю так или иначе ее жизнь. Жить в ней — это что-то особое. Ее долина и бревенчатый домик — это первобытный мир. На западе, севере, юге высятся черные горы, меж ними заключена громадная мрачная долина. Вдоль озера бегут две дороги с бетонным покрытием, окрестность опустошила война. Раз в полчаса мимо проезжает машина, вижу свет ее фар. Но за нею ковчег закрывается. Я сижу на веранде весь день, наблюдаю, как на закате из-под деревьев выползают тени, сливаются воедино в сплошную необъятную ночь. Жду мужа, он должен вернуться из города. Озеро омывает берег, соленое и бесшумное. Изредка, бывает, выпрыгнет рыба, блеснет чешуей и снова под воду. Долина, озеро, редкие автомобили, веранда, моя качалка, я сама, тишина.
— А теперь, Сеси?
— Я встаю.
— Правда?
— Схожу с веранды, иду к грязевому котлу. Снова пролетают самолеты, пропеллеры вспарывают тишину. Шум раздирает мне уши.
— А теперь?
— Теперь я иду по дощатой дорожке к тому месту, откуда до войны туристы следили обычно за серыми пузырьками. Доски под ногами постукивают — тук-тук.
— Теперь?
— Теперь меня всю окутало серными парами. Скопления пузырьков всплывают, лопаются, растекаются. Над головой с жалобным криком пролетает птица. И вот я в ней, в этой птице! Я улетаю! И в полете, сквозь новые гляделки-бусинки, вижу: женщина внизу, на дощатой дорожке, делает шаг, другой, третий к грязевому котлу! Звук такой, словно в расплавленную глубину свалился тяжелый камень! Но мне нет дела до этого звука, я лечу. Описываю круг. А когда возвращаюсь, вижу белую руку — дергаясь, как паук, она исчезает в луже серой лавы. И лава смыкается над нею… Теперь я лечу домой, лечу как молния!
Что-то громко забарабанило в стекло. Сеси распахнула глаза — широко, восторженно, счастливо, радостно.
— Теперь я дома! — объявила она.
Не поднимая головы с подушки, Сеси обвела взглядом комнату. И наконец заметила Тимоти.
— Ну, как там Возвращение? — спросила она.
— Все собрались.
— Тогда почему ты наверху? — Сеси взяла брата за руку. — А? — Ее губы тронула лукавая улыбка. — Хорошо, проси. Ну, выкладывай, ради чего пришел.
— Да я не собирался ни о чем просить. Ну, почти ни о чем. Ну ладно, Сеси! — Слова полились из него долгим стремительным потоком. — Мне хотелось сотворить на вечеринке что-нибудь эдакое, чтобы на меня обратили внимание, чтобы им угодить, чтобы сблизиться с ними, но ничего не придумывается. Настроение у меня неважнецкое, и я подумал, что ты могла бы…
— Могла бы. — С едва заметной, обращенной внутрь улыбкой Сеси закрыла глаза. — Выпрямись и стой смирно.
Тимоти повиновался.
— А теперь закрой глаза и ни о чем не думай.
Он стоял по стойке «смирно» и ни о чем не думал или, во всяком случае, думал, что ни о чем не думает, а это почти то же самое.
Сеси вздохнула.
— Теперь пойдем вниз, Тимоти?
Как рука в перчатке, Сеси была внутри его.
— Смотрите все!
Тимоти поднял хрустальный бокал с теплым красным вином — вином, что процежено через вены, разогнано мускулами сердца, прокачано сквозь мыслящий мозг.
Он поднял бокал таким движением, что все, кто был в доме, на него обернулись. Тетки, дяди, братья, сестры, двоюродные, родные!
И опрокинул в себя вино.
Махнул рукой сестре Лоре. Не отпуская ее взгляда, зашептал что-то тихим голосом — она слушала молча, застыв на месте. Шагнув к ней, Тимоти ощутил себя великаном, ростом с дерево. Водоворот веселья замедлился. Со всех сторон к нему были обращены настороженные глаза. Из всех дверей смотрели лица. Никто не смеялся. Мать удивленно подняла брови. Отец был поражен, но приятно; он все больше преисполнялся гордости.
Подойдя со спины, Тимоти взял руки Лоры, она не сопротивлялась, глаза ее остекленели. Под шепот он осторожно отвел назад ее голову, потянулся к длинной белой шее.
Тихонько куснул в шейную вену.
Огоньки свечей пьяно шатнулись. По крыше разгуливал ветер. Родственники смотрели, перемещались в тени, снова смотрели.
Тимоти отпустил Лору, запихнул себе в рот поганку, проглотил. А когда подействовало, забегал, молотя себя руками по бокам.
— Гляди, дядя Эйнар! Я наконец полечу!
Хоп-хоп — ходили его руки. Хоп-хоп — подпрыгивали ноги! Лица гостей так и мелькали вокруг!
На вершине лестницы, сам не помня, как там очутился, Тимоти услышал мать, окликавшую его снизу: «Стой, Тимоти!»
«Эге-гей!» — закричал Тимоти и, взмахивая руками, прыгнул в лестничный пролет.
На полпути вниз крылья, ему пригрезившиеся, растворились в воздухе. Он вскрикнул.
Его поймал дядя Эйнар.
Попав к нему в объятия, Тимоти продолжал по инерции махать руками. Изо рта незвано-непрошено полетели чужие слова.
— Я Сеси! Я Сеси! — объявил резкий голос. — Сеси! Милости прошу ко мне! Наверх, первая комната налево!
Слова заключил раскат хохота. Напрягая язык и губы, Тимоти старался его оборвать.
Все засмеялись. Эйнар поставил Тимоти на пол. Поток родни устремился наверх, поздравлять Сеси, Тимоти же, проложив себе путь в заполненной толпою темноте, распахнул ногой парадную дверь. Сзади послышался встревоженный оклик матери.
Бац! На холодную землю шлепнулся его обед.
— Ненавижу тебя, Сеси, чтоб тебе провалиться!
В глубокой тени сарая Тимоти заходился плачем и колотил кулаками по пахучему сену. Потом он затих. Из кармана блузы, где лежало безопасное убежище — спичечный коробок, выбрался паук. Пустился в путь по руке Тимоти. Обследовал шею, добрался до уха, залез туда и стал щекотать.
Тимоти затряс головой.
